В прогалинах туч, затянувших ночное небо, мне ехидно усмехался ущербный месяц и подмигивали нахальные звезды. Вокруг высились громады домов, в темных тушах которых яркими глазницами светились окна. За окнами бродили счастливые люди: ели, смотрели телевизор, готовились ко сну или просто перебранивались. И никому из них не было никакого дела до человека, сидящего на перилах моста. То есть до меня. Ни-ко-му!
Я отвел взгляд от окрестностей и посмотрел на реку, что несла густое ледовое крошево, обильно перемешанное с городским мусором. Утонуть в реке, которую в летнюю пору ребятня переходит вброд, не самая простая затея, но ведь и в тарелке с супом захлебнешься, ежели постараться... Прижав к груди сумку с книгами, я приготовился прыгнуть вперед, чтобы окончательно покончить с жизнью, что вечно строила мне каверзы, а сегодня нанесла последний сокрушительный удар.
Помешало мое проклятое любопытство: в решающий миг боковое зрение отметило появление у парапета девушки в инвалидной коляске. Она быстро подкатила к перилам и тут же - мне не чета - начала переваливаться на ту сторону. Вот гадство! Будто во всем городе ни одного моста нет, кроме моего! Ладно, самоубийство спешки не требует: это никогда не поздно... Я перемахнул на мостовую и метнулся к моему товарищу по несчастью, с разлета впечатался в парапет, но успел поймать ее - несущуюся вниз - за длинные, невероятно пушистые полы шубки.
Не взирая на невеликий вес ее, мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем мы оба очутились на мостовой тверди: эта дуреха визжала, брыкалась и царапалась, точно та самая пятнистая африканская кошка, из меха которой было сшито ее роскошное манто. Можно было подумать, что с нее шкуру сдирают вторично, причем заживо.
- Сдурела, что ли? - я крепко встряхнул ее, не забывая придерживать поаккуратнее, чтобы не плюхнулась своими мехами на мокрый асфальт.
В ответ она начала дубасить мне в грудь маленькими, острыми кулачками и путано верещать про то, что ее ухажер бросил ее прямо посреди шикарной - надо полагать! - вечеринки, увязавшись за какой-то длинноногой особой.
- А еще он сказал, что я его позорю! - тут она и вовсе завыла во весь голос. - Что ему стыдно со мной на людях показаться-а-а-а!
- Нашла из-за чего в холодную воду прыгать! - прикрикнул я на нее. - Небось, не последний; небось, еще пара-другая парней на свете осталась! Нового найдешь!
- Ты же ничего не понимаешь, - тихо зарыдала она мне в воротник.
Всё. Раз ревет, значит, жить будет. Ох и влип же я... Мне топиться пора, а тут - возись с истеричными дурами... Может, плюнуть на нее, да и - айда? Нет, подлая совесть утонуть не позволит, будешь потом в мокрой одежде неделю под мостом леденеть... Я осторожно посадил ее в коляску.
- Слушай, чудо, тебя по имени как звать?
- Надеж-да..
- Не реви, Надёжа! У меня сегодня квартиру отняли, я и то не плачусь. Ну, далеко ли поживать изволите?
Она назвала адрес, я - свое имя, потом подобрал сумку, сброшенную с шеи в авральный момент, положил ее девушке на колени:
- Извини, но придется потерпеть - здесь вся моя жизнь. Я по жизни - никчёма, никому не нужный человек. Ничем меня Бог не наделил: ни приятной внешностью, ни умом, ни золотыми руками. Все у меня из рук валится, ничего толком не получается и не выходит. Кроме книг. Ты давай, дорогу показывай.
Надежда небрежно махнула рукой вправо - она была занята тем, что копалась в сумке. "Как в своей!" - хотел было возмутиться я, но промолчал: "чем бы дитя ни тешилось..." Вот она извлекла одну из моих драгоценных книжек, повертела в руках и подняла на меня вмиг насторожившиеся глаза. Я часто встречал у людей такой же взгляд, поэтому в ответ лишь пожал плечами и усмехнулся:
- Ну, да. Я сам их делаю, сам заполняю... Это как человек, знаешь? Снаружи - тело, а душа - внутри.
- При чем здесь душа?
- Понимаешь, когда кто-нибудь пишет для самого себя, он в каждую строчку вкладывает частичку собственной души, чтобы посмотреть на нее как бы со стороны, как в зеркало. Никто не мог понять, зачем я пишу эти книги, когда они не приносят ни славы, ни денег. А в них - вся моя душа. Мне часто кажется - сожги их, и я просто умру.
Глядя на съежившуюся фигурку Надежды, я прекрасно понимал, что именно она думает обо мне. Ну и пусть, я уже привык. Разве можно винить беспамятных в том, что они забыли, из чего складывается полноценный человек? О душе теперь мало кто помнит...
- Мы приехали, - сказала Надежда.
Я остолбенело уставился на пятиэтажный особняк с бассейном, вертолетной площадкой и "скромной" автостоянкой - на сорок машин.
- Неужели это и есть твой дом?
- Дом в Москве, а это - межсезонная вилла.
- Я так рада, что Вы согласились остаться у нас, - сказала мне Вера Ивановна, мама Надежды, делая приглашающий жест в направлении обеденного столика. - Подкрепитесь, чем Бог послал.
Ого! Бог послал им такие яства, какие мне не только пробовать - в рекламных проспектах видеть не доводилось! Непонятно, с какого боку браться...
- Вы не волнуйтесь, сударыня, - сказал я, начиная с фаршированного не то кролика, не то ошкуренного чау-чау, - переночую и завтра уйду.
- А куда? Обратно на улицу?
- Эка невидаль! Дело вовсе не в доме, если разобраться. Для меня все одно: что во дворце, что на улице. Никчёма я.
- Надя очень хотела, чтоб Вы пожили у нас. Не стесните ведь. А там, глядишь, дела придут в порядок...
- У меня не придут - попытался объяснить я этой симпатичной и совсем не глупой женщине, но, увидев удивление в ее глазах, тут же усвоил, что ничего она не поймет. Ей кажется, что я из гордости нос ворочу; из той самой гордости, которая давно уже вышла из моды и за которую цепляются только помешанные до полного кретинизма. - Не могу я остаться, сударыня. Правда, не могу. Не нужно мне этого, мало мне. Я себя найти хочу, а в ваших хоромах недолго последнюю ногу потерять: заблудиться легко, искать трудно.
- Я гляжу, Вы столь же жестоки, как и мой драгоценный супруг.
- Да уж не настолько добр, как ухажер Вашей дочери. Точно.
- С Денисом, по крайней мере, все ясно, - нахмурилась Вера Ивановна. - Он обычный хам и подлец. Если бы Надя не была так влюблена в этого проныру...
- Думаете, снова простит?
- Так ведь любит она его, паразита! И он ее раньше по-настоящему любил, пока не выяснилось, что она безнадежна. Таскается за ней по привычке, да деньги выманивает. Это уже в возмещение, так сказать...
Я кинул взгляд по сторонам. Что ж, этой "любви" Надежде хватит еще надолго, парень от нее нескоро отвяжется. Лешего ль мне в их шашни встревать? Поссорятся - помирятся. Я-то тут с какой стороны припека? Просто, ради проформы, чтоб молчком не давиться, поинтересовался:
- А муж Ваш куда смотрит? По нынешним временам жестокому и богатому всегда найдется способ, как жлоба от дому отвадить.
- А нет мужа, - с каким-то недоумением вымолвила Вера Ивановна, разведя руками. - Был, да весь вышел.
- Куда вышел? - не понял я, всецело поглощенный борьбой с ананасовым суфле и солидным куском превосходной дыни.
- Туда, - она кивнула вверх подбородком, - откуда Вы с Надей вернулись. Я же говорю, он вроде Вас был. Все блага мира имел, власть немалую, про деньги уж и упоминать-то... Ушел воевать, ладно бы за собственную страну, а то в какую-то Боснию. "Родине надо отдавать себя без остатка…". При чем здесь родина? Нас беззащитными оставил - это да, это точно.
"Беззащитными?!" Шалите, мамаша! Пусть его нету, но я-то жив, а мы своих в беде не бросаем! Я решительно отодвинул десерт: успеется.
- Я, конечно, и вправду никчёма, но - исключительно в отношении собственной персоны. Вы мне вот что скажите: у Надежды перелом позвоночника? Или что?
Вера Ивановна залпом опрокинула рюмку коньяка (дурацкий способ успокоения, по-моему), посмотрела куда-то поверх моей головы:
- Просто боится. В детстве упала с лестницы, с тех пор не может смотреть под ноги. Даже с высоты собственного роста.
Удивительная болезнь! Но ведь выверты психики, по идее, излечимы элементарно. Хотя, зачастую, то, что живет внутри тебя, победить гораздо сложнее. Ладно, посмотрим!
Клуб, владельцем которого считался Денис, располагался в подвале небоскреба на одной из центральных улиц города и снаружи выглядел неплохо... Много что в нашем мире выглядит неплохо снаружи - это ведь куда проще, по большому счету.
Дениса я увидел и узнал сразу: мне часто доводилось встречать таких типов. Дорогая одежда, дорогая сигара, дорогой; перстень - все это придает их лицам стойкий налет нагловатости и цинизма. Отними у них сверкающую оболочку - и они поблекнут, как мышь в потемках. Денис весело болтал с парой щедро размалеванных девиц: он вообще не производил впечатления кающегося грешника. Наверное, был настолько уверен во всепрощающей любви своей несчастной подружки.
Осторожно посадив Надежду на мягкий кожаный диван, я скромнехонько отступил в сторонку. Жаль, что рядом со мной не было моего товарища, погибшего в цветущих виноградниках Сербской Краины - в этом гадюшнике его присутствие не было б лишним. А, впрочем, останься он жив - мне здесь и делать было бы нечего...
- Надя! Надежда моя! - Денис поспешно оставил своих собеседниц, он хотел было подсесть к моей подопечной, но я решительно заступил ему путь. Он смазал по мне скользящим взглядом, решил, что я, очевидно, из наемной прислуги. - Ты уж прости меня, милая, ты же знаешь, как приму лишнего, так и несу всякую ахинею.
- Слишком дорого твоя ахинея другим обходится! - резко бросил я ему, наклонившись к самому уху, но во весь голос. Так, чтоб услышали все. - От твоей болтовни, дружок, трупы сыплются, как кегли при удачном броске.
- Надя, кто это? - он повернулся и смерил меня высокомерным взором наследного принца, не понимая, что на принца он похож еще меньше, чем на валета.
- Я тот, кто мешает сделать удачный бросок таким, как ты.
- Я, кажется, уже сообщил, что весьма сожалею...
- Ну да! - оборвал я его словоблудие. - Еще бы тебе не сожалеть! Пить меньше надо, дружок: что у трезвого на уме, то у пьяного - на языке!
- Заткнись! В моем клубе, мне же…
- Это в каком же твоем? - мне было совсем не смешно, я чувствовал, как накаляется атмосфера, но, когда нужно, я умею хохотать, будто помешанный. Уж это-то у меня поломается безотказно. - Твоя богадельня давно содержится на чужие деньжата. Что ты крутишься, как заведенный? Сюда смотри! Знаешь, кто ты? Ты не просто мерзавец - ты жиголо-неудачник. Полный никчёма! Ведь не перехвати я на лету эту влюбленную дуру, твоя паршивая забегаловка уке завтра покоилась бы на дне реки под слоем крошенного льда. Но я перехватил твою НАДЕЖДУ, которую ты не сумел удержать, жалкий никчёма!
На нас глазели по меньшей мере человек пятьдесят Даже клубная обслуга: я, не глядя, слышал, как скрипят их извилины, срочно вспоминая варианты новой работы. А беспечные клубные завсегдатаи просто оживленно перешептывались: им ведь лишь бы посудачить, косточки ближнему перемыть... Подмоги моему противнику ждать было неоткуда. Продолжение событий можно было предсказать, не прибегая к помощи кофейной гущи, и, когда разъяренный Денис, восклицая заветное: "Заткнись, зараза!", нанес мне неожиданный (ха-ха!) удар в лицо, я вовремя отвел голову чуть влево, и этот дурачок сам наскочил лбом на встречное движение правой моей ладони. И, закономерно, шлепнулся на зад, недоумевающе хлопая глазами, чем окончательно развеселил всех без исключения.
Нет, как оказалось, не всех... Услышав пронзительный крик со стороны дивана, я лишь на мгновение обернулся к Надежде, но Денису этого вполне хватило:
- Сзади! - это кто-то из завсегдатаев, благодарных за неожиданное развлечение, решился принять участие в нашем спектакле.
Я, не раздумывая, сгреб со столика початую бутылку вина и наотмашь метнул ее в темную массу, стремительно надвигающуюся на меня со спины. Хрупкое стекло разлетелось вдребезги, щедро окропив нас колючими пузырьками шампанского. Так, что меня ослепительно больно кольнуло в левом боку. В то же мгновение тело Дениса с размаху налетело на меня. Мы упали - он сверху, молчком. Я попытался сдвинуть неподвижную тушу противника, но руки не слушались, в глазах все плыло и раскачивалось... А-а, понятно: молодчики, вроде Дениса, без ножа жизни не мыслят. Успел-таки...
- Не бросай меня! Не бросай! - слышал я отчаянный голос Надежды.
Она шла ко мне. На подгибающихся ногах, в любое мгновение готовая упасть, но шла. Это хорошо, это правильно. Должна же и от никчёмы быть какая-то польза! Если не от жизни, так от смерти хотя бы. "Вот я себя и нашел", - подумал я торжествующе, проваливаясь в блаженную чернильно-черную муть. Впервые в жизни мне было необычайно легко и спокойно.
