Солнце Кай'элум

Arven

I

Холодно. С досадой потянулась, проклиная зимний ветер и все его обличья. И стряхнула с себя тяжелые осколки сна. Было чертовски холодно и темно. Со мною проснулся и мой голод. Он заставил меня быстро двигаться. Он и холод. Это повторялось уже много раз. Голод будил меня, чтобы терзать и мучить, медленно сводить с ума.

Пошатываясь, опираясь о земляные стены, я добралась до центра пещеры. Там на круглом возвышении стояла деревянная чаша. Свет никогда не отражался на ее полированных боках. Ее не было видно в полной темноте пещеры, но я четко знала, чувствовала, где она, так же, как ощущала низкие своды, узкую щель выхода на поверхность и мягкие горы меха на полу. Я не могла бы назвать себя хорошей хозяйкой: повсюду валялись куски ткани, оружие, украшения и изредка кости (не спрашивайте, чьи). Не могу собраться и выбросить весь этот хлам.

Тепло. Только оно может прогнать мой голод, ненадолго, к сожалению, но, пока я чувствую его в себе, я сильна, спокойна и почти счастлива. Это жизнь, вливающаяся в замерзшее тело восхитительной алой жидкостью. Оно омывает меня свежестью, придавая силы. Дурманит и пьянит. Позволяет увидеть другие новые краски, незнакомые цвета. Я чувствую непередаваемый восторг и тепло, переполняющее меня и бьющее, как фонтан золотых снов.

Чаша пуста. Я забыла, что поглотила последнюю влагу еще неделю тому назад, перед тем, как заснула. Я глубоко вздохнула и со свистом выпустила из себя воздух.
Чаша едва умещалась в моих руках, но была очень легкой. И пустой. Я продолжала надеяться, что нет. И приблизила к лицу. Может, там, на донышке, спряталась капля? Ничего. Все же я с жадностью вылизала внутренние стенки чаши. На языке остался терпкий вкус соли и железа, а еще пыли старого дерева.

Голод, разъярившись, согнул меня пополам. Вереща от боли, я покатилась по холодному полу, натыкаясь на кинжалы, покрытые толстым слоем меха и ткани. Разум умолк, погрузившись в багровый туман голода. Осталось лишь одно желание - успокоить своего мучителя во что бы то ни стало. Оглушенная, я поползла наверх. Я не успела подумать, что там могло быть Солнце, или испугаться, что белый ветер Ее Величества изберет своей мишенью меня. О нет. Голод гнал меня вперед, жестокий, как и все обитатели Северного АлавАкмара. А я повиновалась, как немая скотина.

Снаружи было очень холодно. Небо незаметно слилось с землей. Все вокруг казалось дымящейся серой массой. Снежные вихри резвились, обсыпая друг друга тучами мелких осколков льда. Я тихо молилась, чтобы меня они не заметили. Жизнь прекрасна даже в зверский мороз.

Цвела ночь, безлунная, беззвездная. Призрачно светился снег, покрывающий землю и небо извивающимися полосами. Дорога едва проглядывала, как царапина на мягком раскаленном серебре. Я бы не заметила ее, если бы не знала этих мест.

Словно во сне я вступила на мелкий щебень этой холодной неприветливой дороги. Она вела в город. Там я могла найти много пищи, много горячей жизни. Но я не хотела идти туда. Не хотела шагать по замерзшей безлюдной тропе, чтоб в итоге мой мучитель подтвердил свою власть надо мной.

Я быстро слабела под яростным натиском голода, ставшего огромными волнами, обрушивающимися на мое сознание. Все внутри меня стонало. Я сделала шаг и едва не упала, потеряв равновесие. Справа что-то (или кто-то) протяжно взвыло.

Замирая от страха, я слушала, как усиливается вой с каждым моим шагом. Это вихри, стражи Севера, увидели меня, маленькую фигурку, закутанную в огромный старый плащ из медвежьей шкуры. Он развевался на ветру, как взлетающая птица. Волосы мои стали обледенелыми плетями, бьющими по лицу. По щекам, твердея, побежали струйки слез. Неужели я действительно плакала?! Или я ошиблась, и это таял снег на коже? Снег был везде: на волосах, во рту, в ушах, плащ заиндевел, и ботфорты изнутри покрылись тонким слоем льда.

Я шла. Что мне жгучие прикосновения льда и режущие удары снежных игл после оглушительного голода! Кровь на лице замерзала, смешиваясь со снегом. Плащ больше не рвался в небо и покрывал меня ледяным тяжелым панцирем.

Неожиданно мне стало смешно. Я тихо рассмеялась попыткам вихрей остановить меня холодом и над голодным жжением, объявшим тело, чтобы заставить меня идти вперед, и над собой, сопротивляющейся обеим смертям.

Острая боль - перехватило дыхание. На миг все стало огненно-красным. Сам Ветер впился в мою руку, когда я стучала в ворота деревни. Я удивленно посмотрела в его белые глаза и встряхнула руку. Новая боль. Словно внутри локтя появился ледяной стержень, и он утолщался, разрывая плоть. Каждый нерв молил о пощаде. Как глупо искать ее у Ветра. Все же боль стала тупой, когда рука онемела от холода.

Я вспомнила, каким бывает мой холм весною. Тогда на нем расцветают светло-желтые и лиловые цветы с восемью пушистыми лепестками у каждого. Как чудесно они пахнут...
Ветер кружил рядом. Он касался меня, и от его прикосновений горела кожа, а то, что под ней, сжималось и становилось льдом. Я перестала слышать, как бьется мое сердце. Боль осталась единственным чувством. Странно, это успокаивало. Быть может, потому, что перед Ветром отступил вдаль и голод? Я опять заглянула в глаза Ветра. Был ли он злым? По-моему, нет. Я увидела лишь странную, непонятную мне нежность. А потом стало белым все, даже мои последние мысли.

II

- О-ох. Где я?

Надо мной белел потолок. Каменный. Довольно старый, покрытый сетью небольших трещин, с пятнами копоти в нескольких местах. Я лежала на чем-то мягком... Почему?
Шорох. Кто-то приближается. Я прикрыла глаза, притворяясь спящей. Что-то теплое и приятное плавно прижалось к моему лбу. Запахло молоком, хлебом и чем-то хорошим, добротой что ли? Защекотало в носу. Я фыркнула и открыла глаза. Человек отстранил руку. Он был в длинной черной рясе. Светлые тонкие волосы до плеч. Правильные черты лица. Серо-зеленые серьезные глаза. Он наблюдал за мной, теребя шнурок на шее, на котором висело серебряное распятие. Распятие?!

Я отвернулась от него, перегнулась через край кровати, и меня вырвало. Проклятье! Я оказалась в церковной больнице. Рядом стояли кровати, пустые и с больными, вокруг ходили молчаливые монахи в черном, с крестами. Я посмотрела на того, кто сидел рядом со мной. У него было озабоченное выражение лица. Он не понимал.

- Зачем меня принесли сюда? - мой голос звучал хрипло, я давно ни с кем не говорила.

- Вы замерзли у ворот деревни. Добрые люди спасли вас от смерти, доставив в лазарет, - он неуверенно улыбнулся. Какая мягкая и успокаивающая у него улыбка. - Вам лучше?

- Да. Я немедленно ухожу, я попыталась подняться. - Где моя одежда?

Монах вспыхнул. Видно, недолго в послушниках. Забавная картина, но мне нужно было уходить как можно скорее.

- Где моя одежда? - я повторила вопрос.

- Ээ... Вас принесли... так... без одежды.

Вот вам и добрые люди. Интересно, как они справились с оледенелой тканью и кожей? Не стоило мне привыкать к украшениям.

- Что ж. Могу я одолжить что-нибудь у вас? - я не смогла бы произнести "у церкви".

- Когда вы окончательно поправитесь, - ответил он и встал, намереваясь уйти.

- Эй. А как тебя звать?

- Орантус, - обернулся он.

Ну и имечко. Извращенец у них здесь батечка. И зачем мне только понадобилось спрашивать его имя? Неужели соскучилась по мужскому вниманию? Ха, вот еще!

Нужно выбираться. Я огляделась. Мое внимание привлекли окна. Через них пробивались тонкие лучи рассвета. Придется до вечера лежать здесь. Если бы я была в самой церкви, то предпочла бы солнце. Оно, по крайней мере, светит всем. Впрочем, не все могут это оценить, так как солнечный свет иногда убивает.

Я обреченно вздохнула и откинулась на твердую подушку (не хотела бы узнать, чем ее набили). Голод не вернулся, и я была рада этому. Я просто лежала и смотрела в потолок широко открытыми глазами. По белоснежным плитам странствовали коричневые облачка пыли с золотистыми и белыми искрами. Окна лазарета были завешаны плотной тканью, чтобы сохранить тепло, но яркий день проникал сквозь эту защиту, становясь ранними сумерками. Голоса глухо перемешивались, блуждая между кроватями больных. Мягкие шаги монахов, слабые всхлипывания и стон их подопечных казались одним монотонным гулом, таким же естественным, как паутина в углах под потолком.

Но я не была частью всего этого. Я не стонала, не следила с мольбой в глазах за людьми, обходящими меня, не спала, ежеминутно вздрагивая и бормоча что-то быстро и невнятно, не звала - тихо или отчаянно - кого бы то ни было... Я не чувствовала боли, как все эти люди, скорчившиеся на одинаковых сосновых лавках. Нет. Но мне нравилось осознавать, что всем им больно. Болезнь ли терзала члены. Известие о скорой смерти рвало ли сердце или ужас и непонимание происходящего сковывало трепещущее сознание - люди источали мощные волны страха, острого и густого. Но даже вода в море неодинакова. Что-то вносило дисгармонию в эту симфонию всеобщего ужаса. Я обернулась в сторону ее источника.

Слева в отдалении полулежал бородатый мужчина и смотрел мне в глаза. Я ответила прямым взглядом, втайне удивляясь его отваге... или невежеству.

Он был всего лишь человеком, но каким! Мощь его личности могла покорять города и уничтожать армии. Но он не хотел этого. В его душе, крепкой, как гранитный утес, пылал огонь. Он был фанатиком. Это кровавыми бликами читалось в его маленьких карих глазах под мохнатым занавесом рыжих бровей.

Мускулистые угловатые руки с большими ладонями лежали поверх одеяла. Кулаки сжаты. Я заметила на его груди странный крест. Он был грубым, массивным и, казалось, делан из дерева. Я не сомневалась, что этот тип его не только освятил, но и прошелся по всем так называемым святым местам. Он мог быть опасен. Фанатики всегда опасны. Я пробежала взглядом его широкие мощные плечи, сильные руки, поистине бычью шею и под конец низкий лоб с двумя горизонтальными морщинами, нос с раздутыми крыльями, темные злые глаза...

- Ведьма, - тихо прохрипел он, сверля меня глазами. - Смотрите, люди истинно верующие, на это дьявольское отродье. У кого еще звериные уши и блудливые зеленые глаза, кроме дьявольских слуг?!!

Он воздел свои страшные руки в указующе-обвиняюще-разоблачающем жесте. Народ возбужденно загудел. Кто-то предлагал меня выгнать из деревни, кто-то посадить на кол, кто-то сжечь, а рыжий урод требовал выпороть раскаленным кнутом, содрать кожу, расчленить и истолочь в пыль, дабы я потом не воскресла (если бы я могла!).

- Позовите священника! Средь нас нечистая сила! - заверещал какой-то щуплый дедок, которому, видимо, его бабка яйца отрезала (чтоб не порочил семью).

Я съежилась, когда ко мне хищно потянулись кривые лапы рыжего мужика. Я клялась, что вырву их под самый корень, если он ко мне прикоснется. Я могла это сделать и хотела, но кровь разъярила бы остальных, что пока неловко топтались поодаль. Они бы набросились на меня все сразу и растерзали бы в клочки, не осознавая, что делают. Но этого не произошло, потому что, едва рыжий псих вплотную приблизился ко мне, отдавая чесноком и сырым мясом, в помещение ворвался Орантус во главе мини-отряда монахов.

- Что происходит, братья и сестры? - его голос не был громким, но его нельзя было не услышать, так же как и описать.